«Советский Сахалин», г. Южно-Сахалинск, Сахалинская область
Возвращаясь из экспедиции по заброшенным в сахалинской тайге японским посёлкам, решил я завернуть к старому японскому дому, который за несколько десятилетий походов стал уже мне родным.
Всегда, даже просто проезжая мимо, я окликал его: «Привет, мой добрый знакомый!». И вот большое разочарование – дома больше не было. Он рухнул.
Вначале я даже подумал, что ошибся местом и проскочил на машине мимо. Но всё оказалось горькой правдой. Дом исчез. А ведь ещё по пути в экспедицию я заглянул в него и нашёл на пустом пыльном чердаке своё сокровище – старинную пластинку.
Японские дома, покинутые хозяевами, всегда вызывали у меня горькие чувства. Отпечаток прожитых в них жизней ещё можно заметить кое-где, но со смертью самого дома всё исчезает: и уже никогда не зазвенит здесь детский смех, не затрещит весело чугунная печурка и люди не будут здесь любить друг друга и радоваться простому человеческому общению.
Но жизнь такова, что дети вырастают и улетают, как птицы из родного гнезда, чтобы где-то устроить свою новую жизнь. А родители, ставшие бабушками и дедушками, коротают остаток века, живя надеждами и интересами своих детей.
А когда умирают старики, умирает и дом. Он погибает тяжелее, чем человек. Сотни тайн хранит он в своих стенах. Но больше ему не с кем ими поделиться. Дом помнит всё и теперь, скрипя половицами от ворвавшегося внутрь ветра, старается сохранить родные воспоминания, взъерошивая дранку на прохудившейся крыше. Иногда ветер попадает в старый бамбук, подвешенный под крышей, и тогда дом может позволить себе пропеть песню, которую слышал когда-то давно, когда возле его чугунного сердца собирались многочисленные домочадцы.
Дольше всех здесь прожила маленькая трёхцветная кошечка, которая никак не могла понять, куда исчезли её хозяева и почему они не взяли её с собой. Ей пришлось очень тяжко.
Жалобно мяукая, кошечка ходила по пустым комнатам и нигде не могла найти еды. Но затем голод всё-таки заставил её охотиться на мышей, и дому была от этого несомненная польза.
В стены его для тепла были вложены бамбуковые маты, обмазанные глиной и облепленные соломой. Вот эту-то солому расплодившиеся мыши и любили грызть зимними ночами. Дом мог бы и потерпеть мышиную щекотку, но чувствовал по расползающемуся по комнатам холоду, что зверьки медленно убивают его. И только кошечка, как верный страж, мужественно защищала его умирающие стены. Затем исчезла и она.
Последняя зима была очень жестокой. Она сорвала из-под крыши бамбуковую дудочку, и больше дом не мог подыгрывать музыкантам, которые навсегда остались в его деревянной душе. Его дранку-волосы унёс снежный вихрь, а когда всё стихло и солнце засверкало искристыми льдинками на больших белых сугробах, он понял, что пора уходить и самому.
Но только что-то печально щемящее не давало ему покоя. Та самая мелодия, которую он частенько наигрывал на бамбуковой дудочке, была ещё жива. Мелодия, записанная на старой японской грампластинке, лежала на чердаке – на уже непокрытой голове дома, среди разбросанных повсюду чёрных осколков других пластинок, – и словно говорила ему: «Спаси меня!..».
Все эти мысли мне навеяла лежащая сейчас рядом со мной в машине старая шеллаковая пластинка, которая видела в моих глазах отражение своего разрушенного дома. Она была целая, а её дом уже нет.
Позже мне удалось найти древний патефон и послушать на нём найденную пластинку. Я неожиданно для неё стал первым за несколько десятилетий слушателем знаменитой постановки кукольного театра «Нингё Дзёрури», известного ещё за пределами Японии как театр Бунраку. Но в древнем, родившемся ещё в пятнадцатом веке названии волшебно выделялись два слова, две его части: Нингё, что означает кукла, и Дзёрури – напеваемый японским сказителем рассказ-песня. Всё это было неотъемлемой частью традиционного кукольного театра Страны восходящего солнца.
Сказание же, разбуженное старым советским граммофоном, называлось «Нодзакимура». Легенда о несчастной любви мужчины и женщины из деревни Нодзаи. Песня эта говорила о тех ценностях, которые всегда будут волновать человечество, если оно хочет выжить в стремительно меняющемся мире…
Подумать только: сколько раз прошлый хозяин этой пластинки заводил ручку старого граммофона, собирая вокруг него свою многочисленную семью. Вишнёвыми бусинками сверкали глаза ребятишек, завороженно слушающих чарующую игру сямисэна и голос знаменитого мастера Тоётакэ Коуцубо – самого известного рассказчика «Нингё Дзёрури».
И эта музыка будет вечной.
Страшные американские бомбардировки Японии не оставили шансов великому рассказчику. Пылали города, гибли люди… и в огне сгорали бесценные песни о главном. Смогут ли последующие поколения их услышать? Почти всё население знаменитого театра сгорело в огне той войны…
Япония потеряла почти все пластинки; все голоса и звуки, что когда-то создавали особое настроение в каждом японском доме, были безвозвратно утрачены.
В наследство будущим поколениям остались лишь шесть грампластинок с голосами и музыкой этого знаменитого театра. Кто мог предположить, что есть и седьмая?
И только старый дом, тяжело скрипя половицами и втягивая своими поредевшими рёбрами морозный воздух, держался. Дом ждал, верил, что придёт человек, которого он сам выберет, позовёт к себе под крышу и откроет ему тайну уникальной грампластинки. И этот человек первым услышит музыку Нодзакимуры и станет хранителем времени, запечатанного в найденном сокровище.
И я пришёл и взял в руки то, что должно быть сохранено для потомков и принадлежать всему человечеству. К слову, вместе с голосом господина Коуцубо был спасён от забвения и талант двух изумительных музыкантов, аккомпанирующих ему на сямисэне. Это Цурудзава Сейроку и Тоёдзава Сарутаро.
Так родился Хранитель, который сам стал домом для этого и для других сокровищ уходящей в небытие эпохи Карафуто.
Михаил Шерковцов
6 лайков